В ожидании время тянулось медленно, точно шустрый песок в его часах заменили густой смолой.  Фортуна сидела на кровати, уткнувшись в книгу и время от времени бросая косой взгляд на часы. Она не знала, когда её спутник вернется с семейного собрания, наверное, ей стоило присоединиться…
От этой мысли стало как-то не по себе, женщина судорожно передернула тонкими плечами и поморщилась. Этот город угнетал, не смотря на современный налет, он все ещё таил в себе дух античности, пробивающийся приторным запахом ароматических масел сквозь гнилостную вонь уличного мусора. Сменились стены, улицы закатали в асфальт, но в сумеречных тенях все ещё проступали призраки мраморных колон, в шепоте ветра звучало эхо поэтов и ораторов. Афины, великий город великой богини, и как бы низко не пал он на дно мира, для Тихеи он навсегда останется куском гранитной темницы.
Женщина рухнула на кровать, накрыла голову подушкой и попыталась уснуть. Но душный город не дал даже этого, прополз в полудрему тяжелыми снами с привкусом вина и старой меди.
- Проклятье! – рассерженной змей зашипела на собственную слабость Фортуна.
Она отбросила бесполезную подушку и резко поднялась, пожалуй, даже слишком резко. Тело наполнилось звенящей болью от макушки до распоротой стеклом ступни, прямо через многострадальный локоть и желтый от старых синяков живот. Смачно выругавшись, Тихея неспешно побрела в ванную.
Умывание холодной водой немного помогло, прочистило засоренные Афинами разум. Некоторое время Фортуна смотрела на отражение, словно силясь узнать своё лицо. Она сильно изменилась за эти несколько дней, темная и светлая фаза смешались воедино, породив сумбурный коктейль из стиля Антона и внешности Арлетт… Она могла бы все вернуть назад, просто стерев ненужное божественной волей, но впервые за очень долгое время ей не хотелось этого делать. Она застыла на грани меж инь и ян, наслаждаясь хрупким, но все же равновесием.
Женщина в зеркале хищно оскалилась, лукаво подмигнув Леди.
Остаток вечера Фортуна провела на кровати, листая потертый сборник стихов античных поэтов. Она как раз остановилась на трудах божественной Сапфо, когда слух потревожил звук открывающейся двери. Не проронив ни слова, Вестник тут же скрылся в ванной комнате. Конечно, при такой жаре желание смыть с себя Афины было понятным, но что-то подсказывало Фортуне, что дело было не только в чистоплотности Меркурия.
Тем не менее, у богини хватило такта не мешать ему. В конце концов, Гермес и правда был уже не мальчиком, а навязывать свою неуклюжую заботу не хотелось. Он вскоре вернулся, с мокрыми волосами и в чистой, пусть и столь же безвкусной одежде. И не с пустыми руками пришел, шельмец. Гермес знал, чем отвлечь внимание богини удачи, старинные вещи всегда были слабостью сентиментальной Арлетт, а украшения для самых разных частей тела пришлись по вкусу Антону. В обновленном теле Фортуны было чуть больше искусственных отверстий, которые она с удовольствием украшала.
- Бойтесь данайцев, дары приносящих, - изучая украшения для сосков, прогудела она. – Скажи мне, что это просто знаки внимания, а не попытка отсрочить неприятные известия.
Подняла на него глаза, задумчиво прикусив штангу в языке.
- Что было на встрече? – немного помедлила. – Как олимпийцы?
Назвать их родичами язык не повернулся. Единственным близким богом для неё был Гермес, да и то лишь с недавнего времени. И она до сих пор не рассказала ему о своей маленькой афере с удачей божественной шайки и всего античного мира.

Фортуна молчала, лишь время от времени доносилось тихое постукивание шарика о зубы или легкий скрежет эмали по металлу. Женщина не сводила пристального взгляда с Вестника, не только слушая каждое его слово, но и читая эмоции на лице. Грызущее костяшки пальцев недоверие, смертное раздраженность, спинками золотых рыбок мелькнули презрение и насмешка, финальным штрихом была усталость и отстранённость, столь свойственная древним богам.
Её даже обрадовало, что никто не вспомнил крылатую девочку на шарике, ядовитая любезность была бы много болезненнее глухого забвения. Что-то мерзкое, слабое и такое человеческое дернулось в душе, предложило забить на эту шайку идиотов и первым же рейсом покинуть ненавистный город. Но столь низкий порыв был безжалостно задушен.
Каждое его слово было правдой – удивительное явление для покровителя лжецов. Его выводы падали на дно души тяжелыми камнями, ломая и без того хлипкие ростки надежды. Богиня хмурилась все больше и больше, ей хотелось отвести взгляд куда-то в пустоту, чтобы не видеть, не понимать и не знать истинности едких слов Гермеса. Так дети закрывают лицо руками, когда не хотят видеть чего-то неприятного, даже страшного.
Но Тихея, нет, Фортуна была уже не ребенком. Лишь когда Вестник высказался, она опустила глаза на зажатые в руках украшения. Их действительно следовало примерить. Тонкие пальцы задумчиво катали серебро на ладони, пока сознание перебирало четки.
Боги и люди. Две недели, чтобы найти точку опоры и перевернуть мир, взять все нахрапом, как любили древние… Но век сейчас был иной, и старые стратегии своё отжили, пали вместе с величественными колоннами древних храмов, рассыпались пылью по просторам грязной нищей Греции. За пятнадцать дней
Лицо Фортуны потемнело, не желавший мириться с провалом мозг попытался как-то отвлечься, ухватился за самое яркое ощущение – боль в стопе – и распалил его, забивая «эфир» и мешая думать ясно.
Она поморщилась, передернула внезапно ссутулившимися плечами, сбрасывая оцепенение и наваленный уставшим богом груз почти невыносимой правды.
- Даже если я угроблю всю свою удачу разом – этого не хватит, - наконец разомкнула уста Тихея. Она с силой сжала в кулак афинское серебро, ощущая, как металл жжет кожу и впивается в плоть острыми гранями. Эта иллюзия помогла заглушить боль в ноге, протерла экран сознания тряпочкой.
- Ты прав, полный крах, мы просто не успеем изменить умы людей настолько, чтобы они признали в нас не просто богов, но своих богов. Нас скорее объявят посланниками Сатаны и устроят новый крестовый поход, - помедлила, снова передернув тонкими плечами. Незримые крылья как-то нехорошо заныли, как напоминание о былом и настоящем. – Переловят и уничтожат…
Фортуна украдкой глянула на Гермеса, болезненно поджала губу, выдавая неприятные ей самой мысли и внутренние терзания. Часть хотела его отпустить, да не просто отпустить, но увести как можно дальше от грядущего Конца Времен, который несомненно будет. Он всегда был еретиком и язычником, горел на кострах со своими избранниками, но языки церковного пламени никогда не жгли его по-настоящему. Этот безумный план мог поправить это досадное упущение и очень быстро. Но если он уйдет, ей придется последовать, не бросать же Вестника после столь болезненного воссоединения. А вот этого богиня удачи сделать не могла.
- Я… понимаю твою позицию, - неловко начала она, тщательно выбирая каждое слово. Красноречие никогда не было сильной стороной Фортуны. – Олимпийцы никогда не славились дальновидностью, но этим планом они превзошли самих себя. Таким тупым упрямством славился Зевс, когда желал очередную девку. Лебеди, золотых дожди, кони…
Она поняла, что ушла куда-то не туда и поспешила вернуть разговор в правильное русло. Выпрямилась, прямо посмотрела в его глаза и после тяжелого вздоха продолжила.
- Но именно поэтому мы и не можем их оставить, Гермес. Ты же понимаешь, что без твоего ума и моей удачи им светят только застенки церкви.
«И нам тоже, смею заметить», - отозвалось здравомыслие.
- Какими бы они не были, но эти боги единственная семья, что у нас осталась, - по одному взгляду на Меркурия было ясно, что родственные узы для него столь же смехотворны, как и идея брака.
- Ладно, пусть обязательств перед ними ты не чувствуешь…
Очень не хотелось его втягивать, но Тихея прекрасно понимала, что без него по этому пути не пройдет никогда. Сорвется и убежит, так и не осмелившись искупить вину перед родичами за предательство. И этот груз будет тяготить её до конца дней, забирая покой и даря взамен кошмары.
«Я сохраню его», - пронеслось в голове.
«Я сохраню его», - снова повторил мысленный голос со все нарастающей уверенностью. Надо было пройти эту дорогу, что после смотреть олимпийцам, к коим относился и Гермес, в глаза и не ощущать себя жалким ничтожеством на цирковом колесе.
- Гермес, я прошу тебя, пожалуйста, помоги. Я знаю, тебе это все противно, но мы не можем сидеть в стороне и просто смотреть, как они гробят остатки нашего мира. Без нас, они обречены… Я не могу взять на себе ещё и этот грех.
На лице богини отразилась старая, выдержанная, как вино, мука, томившаяся и крепнувшая в самых глубоких и темных уголках божественной души. Кислая, как винный уксус, вина заполняла собой все вокруг, даже в глазах поплыло, а рот наполнился бесполезной сейчас слюной. Пальцы непроизвольно крепче впились в серебро, словно боль от священного металла могла как-то помочь.

Трисмегист в очередной раз подтвердил, что он покровительствует не только лжецам, торгашам и ораторам, но и конченным мудакам. Впрочем, меньшего от него богиня удачи и не ожидала.
- А я тебя не спрашивала, поступлю так, как сочту нужным - резко отрезала Леди, горделиво вскинув голову. Не мальчику на побегушках было приказывать ей, первой дочери Юпитера. Она уже отвыкла от царей, довлеющих над её волей, и даже Вестник не имел права указывать ей что делать!
Бог метался по комнате неприкаянным духом, не позволяя удержать взглядом или рукой. Этот невротик не мог найти себе места, что несколько раздражало порядком выбитую из колеи Фортуну.
Но Вестник на этом не остановился, о нет, ему нужно было добить её окончательно своим почти отеческим поведением. И поцелуй был сравним удары кувалдой, а тяжесть тонких кистей сгибала плечи безвольной дугой. Дернулась, резко сбрасывая руки бога, отошла на шаг и повернулась к нему лицом. Отравленный Афинами разум нацепил на него ярлык предателя, вручил кинжал в руки. К нему нельзя было стоять спиной, просто нельзя! Он же был… таким же.
- Быстро учусь, Гермес, - прошипела богиня.
Надо было взять себя в руки, успокоиться самой и утихомирить разбушевавшегося зверя паранойи. Дыши, дыши, девочка, используй преимущества смертного мозга – временного вместилища бессмертного разума. Приведя в порядок лихорадящее сознание, Леди попыталась как можно спокойнее начать свою исповедь. В конце концов, она уже ступила на историческую родину, смысла бежать теперь не было.
- Я задолжала античным богам, всем и тебе в том числе, - начала Фортуна издалека, тщательно подбирая слова.
- Надеюсь, ты помнишь Фортуну античного мира? Даже когда меня избавили от рабских оков Тихеи, мне было противны дети Олимпа. Я их ненавидела, если уж хочешь предельной честности.
Душные залы амфипростиля, отголоски мелочных молитв неясным гулом отражаются от мраморных стен, летят к крылатой статуе на шаре. Она сидит где-то там, за ширмой жрецов и жриц, понуро опустив невидимые крылья и спрятав лицо в увешанные золотыми браслетами руки. Тишины… бессмертная так хочет тишины. Дернулась, как от боли, рванула прочь, что было сил. Звон драгоценных колец толстой цепи, неподъемный шар и впивающийся в лодыжку браслет кандалов. Незримая замирает, медленно опускается на своё место и снова роняет голову на руки. Птица, лишенная свободы, обреченная вечно влачить своё существование меж алчных смертных. Тени многих рук тянутся к уставшим крыльям, хватают и рвут перья на талисманы.
- Когда рушилась Римская Империя, я не пожелала делить судьбу прочих, - смотрела на него неотрывно и прямо, глазами богини из древних храмов, что ныне лежат в руинах у ног неумолимого времени. – И я бежала, но перед этим вырвала столько удачи у вас из рук, сколько смогла удержать. Вашим счастьем я порвала свои цепи, за счет него выжила в Средние века и прибилась к церкви не просто жалким огрызком античности, но посланницей бога. Я сохранила материальный образ, не превратившись в безликую идею. Я стала Леди, сумев попрать законы нового времени, выжить среди костров инквизиции. Мне молились, меня возносили, мне поклонялись и приносили дары, и все это под носом вездесущей церкви. Ты никогда не думал, почему из всех вас именно я осталась нетронутой? Почему до сих пор моим именем называют удачу? Почему Леди не сходит с человеческих уст даже сейчас, когда в чести атеизм?
Богиня распалялась с каждым словом, охваченная огнем сожаления и старой, как рана, ярости. Христиане учили каяться, врали о прощении грехов и всеобъемлющей любви бога к своим творениям. Она хорошо помнила проповеди священников и святых, безнадежно больных чумным поветрием фанатичной веры. Некоторые слова упали глубоко в душу, проросли тяжелыми цветами вины, что лишила крыльев, придавила к бренной земле недостойным смертным телом во искупление языческих грехов. Ведь даже боги могут искать прощения…
- Вот тебе мой ответ, я вор и предатель, бежавшая с тонущего корабля крыса. И я не пощадила никого, Гермес, никого…
Выгорела дотла, даже искр не осталось. Бессильно рухнула на кровать, обхватив голову руками. И снова эхо святилищ и гул молящийся, как призраки из прошлой жизни.
- Это моя вина, - бесцветным голосом закончила Фортуна, закрыв глаза и ожидая приговора с несвойственным горделивым божествам смирением. Он хотел правды, она дала ему желаемое. Ответ на многие вопросы, быть может и на тот, что не был задан в Берлине и Брюсселе…

Вот оно, вот оно! Живое напоминание о том, почему она так безжалостно растоптала своё гнилое семейство, сейчас тяжело опиралось на подоконник. Эгоистичные, жестокие, мелочные боги, не ведающие ничего святого, свергнуть их с вершины колеса было милостью для всего мира. Индульгенция? Прощение? Нет, богиня срать на это все хотела. Ей хотелось свободы, сбросить колодку судьбы с изувеченной ноги.
Осужденная выпрямилась на своей воображаемой скамье, вскинула подбородок и уставилась в спину Гермес тяжелым насмешливым взглядом.
- Прощение? Ты правда думаешь, что я хочу пасть в ноги к вам, олимпийские выродки, и молить у вас о прощении за содеянное? Ты веришь, что какое-то смутное чувство презренной человеческой вины может заставить меня помогать кому-то из вас? – каждое слово было пропитано змеиным ядом чуть больше, чем полностью.
Арлетт Маккин, милая девочка из Ирландии, запрокинула голову и тихо рассмеялась несвойственным для столь светлого создания смехом. Порадовал же её Меркурий, в своей наивности переоценивший душевные порывы неверной и жестокой богини. В конце концов, её больше волновало личное благополучие, чем судьба давно покинутых родственников.
- Нет, Вестник, можешь своё прощение запихнуть себе в задницу и провернуть пару раз. Это долг, долг, который я выплачу, чтобы более ничто и никогда не связало меня с олимпийцами.
Резко поднялась с кровати, подошла к нему и заставила повернуться. Схватила за грудки и едва ли не выкинула из окна. Тогда, в Брюсселе она держала его, но сейчас, сейчас богиня наступала, охваченная скопившейся за века бурей эмоций.  Искры этого адского пламени полыхали где-то на дне золотистых, как древние монеты, глаз.
- Я хочу порвать эту нить судьбы, раз и навсегда! – шипела она сквозь плотно сжатые зубы.
Миловидное лицо было искажено яростью и болью. Кому, как не Удаче знать о расплате? Содеянное всегда возвращалось старицей, било в спину стоило забыться, расслабиться на мгновение. А она не хотела, не хотела иметь ничего общего со своей «семье», но для этого нужно было как-то расплатиться с ними за содеянное, вернуть взятое и более никогда не вспоминать о прошлом.
Гермес, сам того не ведая, напомнил своим появлением о древнем преступлении, всколыхнул давно осевшую муть на дне памяти. Он же привел её на эту землю, выдирая оставшиеся гвозди из гроба давно похороненного чувства. Забавно, что, будучи Вестником её прошлого, он же сейчас отказывался помочь с ним покончить, аргументируя это некой эгоистичной, но столь характерной для него, чушью.
- Не желаешь в этом участвовать? Отлично, твоя воля. А я собираюсь покончить с этой божественной комедией и сойти со сцены. Пусть Аполлон, Арес или кто там ещё из этих педиков разгребают заваренную кашу. Я окажу последнюю услугу, чтобы судьба наконец сняла с меня клеймо их античной шлюхи и перестала снова и снова сводить с вами. Мне надоело видеть тени храмов, я хочу свободы, а для этого должна вернуть взятое. Думаешь, бредятина? Психи истеричного божества? Но само твоё явление, этот звонок и я, стоящая на проклятой земле Афин – разве не промысел судьбы? Напоминание, тонкий намек, что пора бы выплатить все сполна. Мне с лихвой хватает тебя в жизни, более не нужно греков или римлян.
Шумно втянула воздух, с усилием разжала побелевшие от напряжение руки, едва совладав с порывом отпихнуть бога. Как же просто было обвинить его во всем, как соблазнительно, маняще, почти непреодолимо. Она знала, что если оставить все как есть, то не сможет удержаться, не сможет идти дальше с этим грузом древнего хлама. И отголоски былого вывернут её наизнанку, а она, в силу своей эгоистичной божественной натуры – сделает тоже самое с Гермесом.
- Ты прав, это не твои проблемы. Завтра же уезжай из Афин, - в одном Трисмегист был прав, эти дела не имели к нему никакого отношения. – Извини, что втянула, - и она не имела права перекладывать свой мусор на его плечи.

Она резко дернула головой, точно получив пощечину, и презрительно скривила тонкие губы. Не ему было говорить о последствиях! Вестник частенько выходил сухим из воды, в то время как Тихея платила по счетам в полной мере. Снова посмотрела на него, хотелось сказать что-то резкое, оскорбительное, чтобы поставить наглеца на место, но вид бога убил гневные порывы. Внезапно Трисмегист предстал перед ней уставшим и опустошенным смертным, одолеваемым вполне человеческими сомнениями и страхами. Снова эта его опасная привычка высовываться из окна едва не падая, снова запрокинутая голова и закрытые глаза, все как тогда, в Брюсселе, и как той ненастной ночью, Леди не смогла найти в себе сил поддерживать пламя ярости.
Богиня бессильно опустилась на подоконник рядом с ним, потупила голову и спрятала остатки раздражения в сжатые кулаки и карманы безрукавки, так,  для надежности. Услышать подобное от эгоистичного мудака, коим являлся Гермес, было чем-то новым, неожиданным и выбивающим из колеи. Время изменило его, притупило острые края, увы, с тихой Тихеей оно сделало обратное.
- Она уже не прежняя. Наша… родина, - это слово далось особенно тяжело, как глоток горького лекарства, -  умирает, задыхаясь в собственном бессилии. Дни её величия давно позади, а крах лишь вопрос времени, - помедлила, покусывая пересохшую губу. На её руках уже было столько крови, а плечи сгибал вес стольких решений, что она и забыла что значит колебаться в нерешительности. Удача улыбалась одним и скалилась другим, жить с последствиями своей двуличной натуры приходилось постоянно.
- Действие или бездействие – все едино, мы пожнем то, что посеем. Этот конец света коснется нас, даже если мы будем на другом конце земли в дали от людей и богов. От прошлого не убежать, а у меня в таких вещах большой опыт, поверь мне. Мы можем только принять его и сделать выбор, после которого не будет противно смотреть на себя в зеркало - конец фразы глухо прохрипела, ссутулившись под тяжестью прожитых веков, свершенных дел, загубленных жизней.
Но даже этот, казалось бы, неподъёмный для хрупких плечей девушки, груз не помешал ей опустить руку на плечо Вестника. Он словно бил током, напряжение от его тела отдавалось покалыванием в кончиках пальцев, захотелось инстинктивно отдернуть ладонь. Но Фортуна подавила секундный порыв, и лишь прижала его ближе, отвоевывая от края высокого окна и припадая холодным лбом к его горячей от нестерпимой жары Афин коже.
Тяжело вздохнула, отгораживаясь от пульсирующей боли, что приносила эта земля, запираясь где-то далеко-далеко отсюда, наедине с таким же уставшим и изможденным богом.
- Смерть –не свобода, Гермес, но лишь часть её, та самая опция, которую люди всегда опускают в «безвыходных ситуациях». Я могу понять тебя, когда-то мне тоже было страшно, но это проходит, в конце концов, даже мы не можем бояться вечно…
Эта тирада отдавала горчинкой на языке, как старое масло. Кажется, такую же чушь ей когда-то лили в уши, и тогда богиня лишь насмешливо кривила рот. Такие книжные истины не помогали в трудную минуту, от них только тошно становилось, и вот сейчас она сама пыталась пичкать ими Меркурия.
- Я не могу предвидеть будущего, но каким бы оно ни было, мы более не встретим его в кругу олимпийцев. Эта страница нашей истории будет закончена, раз и навсегда. Мы их не остановим, но можем свести потери к минимуму, дать людям, что пойдут за ними – а они пойдут, поверь мне, - шанс пережить грядущий кошмар. А то, что будет после…
Замолчала. Все фразы в голове звучали лучше, чем на словах. Опять захотелось отгородиться чужой мудростью. Много легче и проще, чем вытряхивать их скудных закромов души истинные чувства, обличать их в неловкие, вопиюще бездарные фразы.
«Один», - эхом отозвалось в  голове. Почему-то разум уцепился за это и не позволил скатиться до бездушного философствований.
- Мы встретим вместе, не ты и я, но вместе. Мы в эту хрень влезли, мы из неё и выйдем, больше никаких единоличных трагедий на площадях.
Попыталась пошутить, но получилось жалко, улыбнулась, но как-то вымученно. Вконец разочаровавшись в своей жизнерадостности, Фортуна просто видела в обнимку с Гермесом на подоконнике чужой комнаты, в чужом городе и чужой стране. Единственным родным здесь был сам бог, и впервые за долгое время бессмертной беглянке этого хватило, чтобы остаться…

Она слушала молча, удерживая подступивший к глотке яд, давясь им и мысленно морщась от кислой горечи. Патриотизм Гермеса зажженной лучиной упал на высушенное временем сердце, снова распаляя его, но на этот раз богиня предпочла сосредоточиться на онемевшей ноге, пульсирующей болью голове и ноющей огнестрельной ране на плече. Отвлекло немного, позволило не ринуться сломя голову во второй раунд.
- Мы давно уже не дети этой земли, - после недолгой, рвущей горло на куски, паузы ответила Фортуна. – И ты, и я более не нуждаемся ни в здешних молитвах, ни в полуразвалившихся храмах. Сгинет или возродится из отходов – не столь важно, мы более не принадлежим ему, как и он – нам.
Как дети вырастают из колыбели, так и этим двоим было тесно в Греции. Их влияние расползлось тусклой кляксой по холсту мироздания, впиталось в подкорку человеческих умов эфемерной идеей и виртуальным призраком. Она это понимала и просто отдавала взятое, возвращая кармический долг, но он… Гермес и правда не желал зла этому тонущему в своём же дерьме краю.
Надо было что-то сказать, как-то разбавить коктейль отчаяния и ответственности, слишком много «от», почти нет «к», а им надо было идти к чему-то, а не бежать от чего-то.
- Не взваливай на себя такой груз ответственности, как ты и сказал, если не мы, то будут другие, - небрежно пожала плечами, поймав себя на полном отсутствии хоть каких-то угрызений совести. Как же сильно покалечило её время? Об этом богиня предпочитала не думать. – Мы можем только провести все без лишней боли и жертв, в память о былом. Что будет, то будет.
Хотела ещё что-то добавить, но нервный ток его пальцев обжег плечо разрядом. Сейчас это было даже кстати, позволяло отвлечься от ещё одной беды – сломанного кондиционера и тошнотворной жары. Захотелось прижаться к нему, опереться, чтобы снова не рухнуть с шара. И в таком состоянии она вознамерилась кого-то там беречь? Но отказаться от его близости было почти непосильной задачей. Но только почти…
- Ты помнишь имена своих верховных жрецов? А послушников?  – с усилием выпрямилась, не отпрянула, но просто выпрямила спину, возвращая потерянный хребет и его стальной стержень. Тихея жила только для Вестника, но сейчас ради него же ей надлежало пережить клиническую смерть. - Жернова времени одинаково стирают смертных и богов, и никто не может выбрать свой последний час, только принять его с достоинством. Чем больше думаешь о посмертии, тем меньше времени остается на жизнь. У меня есть только здесь и сейчас… и я намерена провести это время с пользой.
«Спасибо», - читалось в её глазах, когда Гермес заговорил о родственниках. Не только за обещание защитить, которому а не могла верить в силу своей изувеченной, извращенной природы, но за вербальный ушат холодной воды за шиворот.
Вымокшей птицей встрепенулась, сбрасывая остатки слабости. Не здесь и не сейчас, не время для кроткой Тихеи, прячущейся за спину Трисмегиста, жмущегося к нему в поисках защиты. Её время безнадежно прошло, настал век Фортуны.
- Я уже не ребенок, Гермес, и могу отделить свои эгоистичные порывы от общего дела. Если бы я ненавидела их так сильно, как ты думаешь, уже бы сообщила церкви о подозрительном слете. Я ненавижу своих врагов, а те долго не живут. Этих же… я просто не люблю, но это не помешает ни мне, ни тебе в будущем деле. Но спасибо тебе за беспокойство, я ценю его.
«И отплачу тебе добром на добро», - этого вслух, конечно, не сказала. Дочь Случая не привыкла что-то просто брать, это претило её природе. И последняя не преминула о себе напомнить.
Плохо быть столь смертной богиней, столь живой и близкой к людям. Иногда забываешься и ведешь, ощущаешь, живешь человеком. Вот и сейчас смертная плоть оказалась сильнее божественной природы. Желудок неприятно заворочался, оказалось, что у него неплохой бас, для оперы не сгодится, конечно, но тоже ничего так.
- Но если, - она прижала руку к животу, - я помру тут от голода, то мой настрой может измениться. Мы уже все решили, нет смысла распинаться дальше, - последняя попытка сохранить лицо, весьма жалкая под аккомпанемент голода. – Я хочу двойную порцию саганаки.
Пристыженная своей природой (как и много раз до этого) богиня потупила взор, уставившись на пальцы босых ног. Смертная плоть не оценила драматичность момента, увы.