В Берлин Гермес прибыл исключительно из личного интереса. Во-первых, его магнетически привлекали местные неформальные сообщества, хорошо понимающие, что пресловутый гибсоновский киберпанк шагает по планете аккурат с середины двухтысячных, пусть и без декоративных проявлений в виде флешек, вшитых в черепушку, кибернетических протезов (хотя это-то, как раз таки, развивается вполне успешно, просто рядовой гражданин за подобными новостями не следит, пока, скажем, не потеряет ногу или руку) и возможности серфить интернет, подключившись через нейроинтерфейс. Основой мрачного будущего этого типа всегда был принцип "High tech - Low life", чьи проявления в современности были настолько очевидными, что более доказательств и не требовалось. Молодежь, поддерживающая принципы трансгуманизма, была бесконечно симпатична легкокрылому богу. В амбиции этих решительных юношей и девушек, с головой бросающихся навстречу грядущему на волне новейших технологий, этих неотворцов, желающих бросить вызов божественному порядку, хотелось верить. Меркурий грелся в лучах светлых умов, с готовностью выступая советчиком, музой, спонсором... Словом, предоставлял всяческую помощь и выказывал лояльность. Еще одной чертой нынешнего поколения, очаровавшей Гермеса, была необыкновенная сплоченность и единство. В частности, именно поэтому он имел возможность тратить свои средства исключительно на транспорт, который доставил бы его в любую точку земного шара, где всегда найдется единомышленник, готовый приютить его совершенно безвозмездно.
Итак, Лукас находился в этом удивительном городе уже порядка полугода, стараясь попасть на все эвенты, имеющие отношение к компьютерным технологиям, программированию и системотехнике. Он налаживал полезные связи, приобрел порядка пяти новых серверов, договорился об их размещении и обслуживании, привлек в команду Викиликс пару толковых людей, успел переспать с одной из них и еще несколькими не слишком симпатичными, но удивительно обаятельными девицами из той тусовки... В общем, наслаждался эпохой, как только мог. Где-то над ухом уже потихоньку просыпалось и зудело омерзительное ощущение скуки и пресыщенности, главный гермесов враг и вечный двигатель. Посему, уютно устроившись в малолюдной, забытой господом забегаловке, день удалось скоротать  за подыскиванием новой точки приложения внимания. Возможно, Детройт? Или Монреаль? А, быть может, имеет смысл наведаться во "Фриско" с его "силиконовой долиной" неподалеку? Лукавый бог решил предоставить возможность случаю решить свою дальнейшую судьбу. Тот, кто первым отзовется на его сигнал, и получит "приз". Краммер так увлекся своим воображаемым тотализатором, что едва не забыл о маленьком пари, который он заключил с одной леди чуть раньше. О нем ему напомнили ноющие от застоя крови плечи. С неприятным хрустом размяв шею, мужчина бросил быстрый взгляд на часы в углу монитора своего лептопа, а затем проверил сроки, подняв переписку. Так или иначе, у дамочки оставалось едва ли больше сорока минут. Он был доволен собой: задачка вышла отменной. Нельзя сказать, что Лукас специально подгадал момент, но рука с картонным стаканчиком кофе, принесенным из совершенно другого заведения, которая попала в кадр, великолепно сбивала все ориентиры. Где-то внутри него скепсис боролся с сентиментальностью. Парень был уверен, что даже если девица осилит его загадку, она окажется всего лишь занятной барышней на пару дней и ночей. Но почему-то очень хотелось просто поверить, что в бесконечном потоке информационного мусора, в котором давным давно стерлись все древние связи, ему повезло найти отголосок его золотистого античного прошлого. Схватка здравомыслия и малодушной гордости мнимого отцовства - это так по-человечески, так мелочно, так бессмысленно. Гермес нервно цыкнул языком, раздраженный на самого себя. И не заметил сперва, что проиграл.
Наблюдая за Арлетт краем глаза, он с разочарованием отметил, что не ощущает никаких божественных эманаций, а значит, она не более, чем девчонка для краткого развлечения. Мокрое пальто и вовсе развеяло сомнения, уж больно жалко она выглядела в своем сыром облачении. Совсем как брошенный вороненок. Какая ж тут удача? Впрочем, все лучше, чем ничего, не так ли? Теперь непопулярность кафе уже не играла ему на руку, потому как даже минимальный анализ подскажет, кто из малочисленных гостей едальни является искомой личностью. Однако, если  журналисточка попытается пристать, например, к очень пристойно выглядящему (здесь они все такие) бездомному, прикормленному сердобольной хозяйкой, это будет занятно. Буквально, зачин для нового анекдота.

You float like a feather
In a beautiful world
And I wish I was special
You're so fuckin' special©

Хорошо, ей удалось его удивить. Девушка умудрилась устроить суету среди крайне малочисленных посетителей, ставшую триггером для череды мелких, но весьма досадных событий, итогом которых стал бурный триумф бездельничающей официантки и десерт, живописно разметавшийся по его футболке и тачпаду ноутбука. Богу на ум пришло избитое понятие "комедия положений", которое, пожалуй, идеально характеризовало ситуацию. Они никогда ему особенно не нравились в силу наигранности и низкой содержательности, а тут, поди ж ты, сам вляпался. Парень вдумчиво обвел зал взглядом, подмечая ускользающие мелочи, легким взмахом руки отогнал раздражающую своей неловкостью официантку, оставив при себе ее несчастное полотенце. Да, кажется, он поторопился с выводами, а перед ним предстала крайне занятная своей стихийной природой сущность.  На краю памяти вертелось отчетливо, но неуловимое воспоминание. Где же он уже видел подобное? Столь же бессмысленный и беспощадный рок, что играючи может сначала озолотить, а затем нежно переломить тебе хребет...
"Мойры. Это были Мойры," - рассеянно подумал Гермий и мысленно рассмеялся сам себе. Сравнить идиотский случай в кафе с судьбоносной деятельностью этих строгих дамочек - это было сильно. Он еще никогда так не ошибался. Отогнав яркие картины прошлого, где сестры, задрапированные в легчайшие белоснежные шелка, увенчанные изящными золотыми венками, сладко подпевали небесной музыке сфер, как резкими окриками пытались прогнать его, когда тот наведывался в их элизиум, дабы отвлечь от столь ответственной работы пустыми разговорами, как прелестно расцветал на их щеках румянец гнева. Иногда Легкокрылый жалел, что он не художник, в отличие от разносторонне талантливого братца, который вместо созерцания и запечатления подобных красот был зациклен на самом себе.
Гермес бесстыдно встретился глазами с таинственно улыбающейся Фортуной, медленно стер большим пальцем со щеки творожную каплю начинки и сунул его в рот. Готовили тут недурно. По меньшей мере.
Он иронично улыбнулся, не отрывая от нее пронизывающего взгляда своих несколько звериных глаз и попытался припомнить, что ему известно о Тихее. По Архилоху она была дочерью тех весьма странных и скоротечных чувств, что некогда имели место быть меж Меркурием и Венерой и стояла сейчас перед ним, как воплотившийся укор. По правде говоря, из всех сорока божественных и/или легендарных детей, что бог успел настрогать в своей бурной юности, похвастаться его вниманием мог, разве что, Автолик. Кажется, когда ему принесли весть о Тихе, он, занятый какими-то невероятно важными (как обычно) делами, буркнул что-то, вроде "πρόστιμο", что значило нечто близкое по смыслу к наречию "круто" или "прикольно". Нет, думать о том, что именно в тебе корни самой Удачи, было действительно очень даже πρόστιμο, также как и не забивать себе голову такими абсурдными понятиями, как ответственность, участие, отеческие чувства. Она ведь умница, сама разберется. Она разрывается между каждым несчастным смертным, надеющимся на счастливый случай? Пρόστιμο. Балансирует на своем дурацком шаре? Пρόστιμο. Терпит потоки грязи в свой адрес? Пρόστιμο. Переворачивает мир в компании своих любимцев? Пρόστιμο. Она безумна?.. А вот об этом он пока не догадывался. Быть может, он действительно изменился настолько, чтобы не ограничиться в реакции своим гребаным πρόστιμο.
По Пиндару Фортуна была дочерью Зевса и принадлежала к плеяде мойр. Если первое Вестник решительно отвергал, то во втором не сомневался. Эта капризная малютка, тонкая, как молодое деревце, со слегка сумасшедшими глазами и улыбкой прекрасно вписалась бы в их компанию, принеся с собой столь желанную живость и хаос в размеренный труд сестер. Легкая и гордая в своем венке и белых шелках.
Итак, бог смотрел на нее, смотрел, не отрываясь, тем взглядом, от которого смертным прелестницам хотелось бежать, бежать как можно дальше и быстрее. Его пронизывало сладчайшее томительное напряжение ожидания кульминации этой встречи. Катарсиса, если угодно. Гермес бездумно снял с рубашки коктейльную вишню, некогда украшавшую злосчастное пирожное, перекрутил в своих тонких бледных пальцах, уцепившись за тонкий хвостик и протянул собеседнице, прервав тягостное молчание:
- Вишенку?

Да, пожалуй, иной реакции ожидать было глупо. Действительно, на что он рассчитывал? На голливудское воссоединение, избитый хеппи энд? Конечно, крохотная искорка надежды на сентиментальное прощение когда-то брезжила. Но если бы это произошло наяву, Легкокрылый никогда бы ей этого не простил. Он ненавидел идиоток без малейшего представления о том, что такое гордость. Но сейчас Тихея сверлила его своими светлыми, как подтаявший лед, глазами, печальными, невыносимо понимающими и уставшими, а он был готов, провалиться сквозь землю, развоплотиться, сменить пытку этих глаз на вечные мучения в Тартаре.
Да, внезапно (хотя и ожидаемо), обстоятельства повернулись так, что исполнение его пресловутых сиюминутных надежд обернулись разочарованием почище того, что принесло бы явление простой (или даже не совсем простой) смертной. Он, всецело поглощенный процессом, тщательно очистил одежду предоставленным полотенцем (по крайней мере, насколько это вообще представлялось возможным) вздохнул и положил подбородок на сцепленные руки. Гермесу очень хотелось на кого-нибудь сорваться, но злиться оставалось только на себя. Да и зачем? Столько воды утекло. И можно сколько угодно скрипеть зубами, мечтать о том, чтобы повернуть время вспять, не назначать вообще эту встречу, даже не обращать внимания на очередной тред с травлей, в конце концов, он хорошо знал, что эти люди способны только облаять издалека. От пары оскорблений еще никто не умирал, тем более, молодые сильные богини с трудным детством. Но что сделано, то сделано.
"Да... Давно? Это когда же давно?.." - силился вспомнить бог, перебирая в голове подзабытые вехи истории, дабы хотя бы примерно восстановить утраченную хронологию. Он хорошо понимал, что в свой римский период дочь незримо благоволила ему. И довольно долго. "Вероятно, ровно до того момента, когда окончательно удостоверилась в том, что вероятный отец - неблагодарный гандон," - отметил он про себя, рефлекторно изобразив лицом то ли гротескное сожаление, то ли эмоцию признавшего свою неправоту, но очень увлекшегося дискуссией демагога.
К счастью, от необходимости отвечать дежурную реплику Фортуны его избавила попавшая в ее же жернова случайная жертва. Меркурий уставился через не слишком чистое стекло на тело, неопрятной кучей тряпья распростершееся на асфальте проезжей части, вновь отметив, насколько же нелепо смертные хрупки и беззащитны перед слепой волей случая.
- Что это? Усталость? В конце второго тысячелетия у тебя получалось куда лучше. А что я сейчас вижу? Ни следа мысли, ни оттенка разумности, ни крупицы толка. Так уж ли не правы те, кто сетуют на твою неразборчивость при любом удобном случае? - не удержался от критики Трисмегист, видимо, отводя душу в нападении на ничем не провинившуюся кроме случайной демонстрации своей природы богине.
- Эти... Ярмарочные представления, они всегда теперь тянутся за тобой шлейфом бессмыслицы? - Он ненавидел бессмыслицу, надеясь найти в этой противоречивой вселенной совершенный, подвластный логике и анализу замысел. Он успокаивал и оправдывал себя этим, оскорбляя, пожалуй, единственную женщину, которая относилась к нему с симпатией просто так, ни за что. Весьма могущественную женщину, стоит отметить.
- Мне важно это знать, чтобы не потратить на эту чушь и секунды своего времени. Если это так, я не рад тебя видеть. Ничуть не рад, - за тщательно подавляемым бешенством, вызванным собственной беспомощностью, билась отчаянная мольба: "Разозлись! Не терпи этого! Уходи! Ради Света Истинного, убирайся, сгинь как можно дальше! Прочь! Оставь меня, забудь обо мне навсегда, отвернись, отведи взгляд!"
А она все сверлила его своими острыми, как только схватившиеся льдинки, глазами, все говорила какие-то глупости: о своих жалких приключениях, о замаранной одежде.

When the drugs start singing this way,
Baby’s got her best dress stained.
I hope you got a minute.
Hope you? want me in it…
for the long haul...all night long. ©

Гермес выдохнул и откинулся на спинку своего сиденья, невольно зеркально отражая поведение распалявшейся собеседницы. Он не знал, что там творится в ее очаровательной головке, но то, что он мог созерцать сейчас, было во много раз лучше того, что было пару мгновений назад. Гнев и искренняя, не сдерживаемая обида - все это куда понятнее и естественнее, чем тот вынимающий душу взгляд. Он знал, что если ответить яростью на ярость, все закончится очень быстро и, скорее всего, вполне хорошо. Но сейчас ему нужно было совсем не это, не взрыв, а продолжительная иссушающая мучительная горячка, что выбьет из ее сердца весь накопившийся за тысячелетия яд, как жар выводит из тела больного смертного всю заразу. Бога посетило умиротворение, возможно, ему только казалось, но контроль над ситуацией был уже почти в его прохладных руках. Все как он любил. Впрочем, о каком контроле можно говорить, если перед тобой сидит воплощение природного хаоса, заключенное в нестабильный хрупкий сосуд около пяти с половиной футов ростом?
- А мне не нужны представления. Я их сам устраиваю. Без дешевых фокусов, - все также раздражающе холодно ответил Меркурий. Предчувствие подсказывало ему, что это место не вынесет более влияния двух напряженных божественных сущностей и давления обстоятельств, поэтому начал неторопливо и размеренно собирать свои вещи. Сунул в карман камуфляжных штанов 2 старых потертых коммуникатора, стер остатки сладости с ноутбука, мельком похвалив себя за предусмотрительное решение заказать протектированную резиной клавиатуру и тачпад, и закрыл его.
- Несчастная девушка сама решила маяться дурью в свой свободный день в незнакомом городе. Или мои люди угрожали тебе оружием? Дуло какой-нибудь паршивой беретты холодило твой миленький висок? Или от этого зависело, быть может, выживание какого-нибудь малого народа Африки? Вероятно, в этих остывших помоях, по недоразумению названных кофе, ты рассчитывала найти лекарство от рака? Попробуй уместить в своей голове невероятный факт, что никто не заставлял тебя приходить на эту встречу, - Равнодушная тирада не отвлекала его от созерцания удивительных метаморфоз, происходящих с глазами его гостьи. Его не трогали ее угрозы, непростительно раздутая самоуверенность Гермия весьма убедительно утверждала, что тот, дескать, обойдется и без подачек с барского плеча Фортуны. На ее почти ультимативное требование бог лишь улыбнулся, обнажив крепкие зубы и красноречиво рассказывая о своей неизменной природе, куда убедительнее, чем получилось бы на словах.
- Ради развлечения. Я подумал, почему бы в один из скучных дней тебя не позвать? - выдал чистую правду Гермес, не сдерживая смеха. Он предполагал, что для нее было очень важно выведать какие-нибудь пресловутые высшие цели, распутать клубок интриг, сделать свое маленькое приключение осмысленным. Он знал, что ненависть к бессмысленному в ней от него. Разница лишь в том, что собственные цели он стоящими считал всегда, а чужие, как правило, нет. И тут она лишь подставила сама себя. И эта мысль, мысль о том, как она еще сильнее разъярится, осознав это, страшно, болезненно возбуждала его. Он уже почти мечтал о том, чтобы она вскочила со своего места и дала ему пощечину - пожалуй, лучшее признание неравнодушия, по крайней мере, куда более правдивое и искреннее, нежели поцелуи, объятия, а особенно набившие оскомину шаблонные фразы. "Я люблю!", "Я ненавижу!", "Я никогда не ..!" - жалкий мусор, шелуха душ смертных.
Увы ему, их конфронтацию прервал хозяин заведения, недвусмысленно намекая, что им здесь уже не рады. Не потрудившись попросить счет, Вестник оставил оплату с более чем щедрыми чаевыми, обошел столик и потянул Арлетт за руку в сторону выхода. Прикосновение его узкой ладони было покалывающим, электризующим, каким-то требовательным.
- Достаточно чудес для этой дыры, милая. Давай прогуляемся, погода располагает к беседам. - ехидным подтверждением его слов стал звонкий перестук по козырьку крыши тяжелых, набухших за весь день влагой капель набирающего силу дождя.

Бог смешливо фыркнул, когда Фортуна отдернула руку, отчего-то довольный собой, как десятилетний пацан, доставший в лавке приколов таблетку-шокер, которую следовало приклеивать на ладонь для почти аналогичного эффекта при рукопожатии. Наверное, давно стоило самому себе признаться, что ему просто нравится бесить эту опасную леди. Главное присматривать за тем, чтобы его не постигла судьба Стива Ирвина. Фортуна, конечно, не скат-хвостокол, но побаловать могла и чем-нибудь покруче ядовитого удара в область сердца.
- И не только он, мωρή μου, не только он. Если бы взгляд мог вызывать рак, у меня бы уже не было надежды даже на лучевую терапию, - спокойно ответил Гермес, задумчиво разглядывая ее напряженные, слегка дрожащие от напряжения щиколотки. Он уже начал догадываться, что стало причиной купания его сердитой протеже в луже: плохо зашнурованные ботильоны с вызывающей трепет своим подъемом колодкой, покоящейся на неустойчивой танкетке.  Ну... По крайней мере, эта обувь выглядела на ней симпатично. Отойдя от порога резко переставшего быть гостеприимным кафе, Меркурий оглянулся к своей спутнице, дабы подать ей на крутом, скользком от влаги крыльце руку (или хотя бы придержать за упакованный в пальто локоть), и был крайне удивлен ее реакцией на происходящее. До него, наконец, начало доходить, что Тихе на самом деле совсем другая, нежели он себе всегда представлял. Более того, она совсем не та, за кого хочет себя выдать. По крайней мере, гримаса невольной горечи, промелькнувшая на ее чуть осунувшемся от эмоционального истощения лице была весьма красноречива. Заметив, что она будто оцепенела, поглощенная своей фрустрацией, бог потянул ее за собой, спеша покинуть пропитавшееся омерзительными сожалениями место. Не подозревая о чаяниях дочери, он отказался от идеи запечатлеть место трагедии, сделав вывод, что его время того не стоит, тем более, что, если понадобится, все материалы по этому происшествию можно будет найти в сети уже минут через пятнадцать.
- Да мне было достаточно того, что ты уже сегодня продемонстрировала, спасибо. Я вообще не требовательный. Кстати, что это за старый хер, который буравит наши спины взглядом, почище того, каким ты обласкала меня в кафе? - едва заметно махнул головой в сторону вышеупомянутого пижона Гермес. Вместе с тем он не замедлял шаг, не желая, того, чтобы случайная встреча с неслучайным человеком разрушила их рандеву какими-нибудь нелепыми проблемами нелепых смертных. В конце концов, что еще можно было ожидать от мужичка, напоминающего παθικός, куда сильнее, чем Гермес, ставший сегодня носителем сего гордого звания благодаря не в меру острому языку Тихеи? Удивительных приключений или отрадных известий?
В общем, Вестник был полностью уверен в себе, когда чуть ли не волоком тащил за собой несчастное дитя, ставшее жертвой невольного сговора его широкого энергичного шага и своих собственных колодок, очевидно, мечтающих о карьере испанских сапожков. Когда девушка едва избежала встречи с мокрым асфальтом в первый раз, он предложил ей взять его под руку. Когда не помогло и это (да и когда ему окончательно надоело то и дело выдергивать ее из уже начинавшихся падений), он резко остановился в узком, скверно освещенном и малолюдном переулке.
- Скидывай это невозможное барахло. Я не сомневаюсь в упругости твоей костной ткани, но дальше наблюдать за этими головокружительными полетами с из-за подламывающихся ног не намерен. Дальше поедешь на плечах. Ну или как сама захочешь, - возможно, требование было излишне дерзким для получаса нового знакомства, но, как уже упоминалось, Лукавый был в себе уверен. Вероятно, даже слишком.
- Или ты сделаешь это сама, или я перекину тебя через плечо. Здесь люди тактичные, в чужие дела лезть не станут, так что надеяться на общественное порицание не рекомендую. -

Чтобы предотвратить очередное обрушение замотанной богини, Меркурию пришлось подхватить ее не только под руку, но и придержать за узкую спину. Изящные очертания ее тела под рукой дарили какое-то непостижимое, давно забытое чувство комфорта и естественности, сродни тому, которое бывает, когда музыкант после долгой паузы возвращается к оставленному в глухом одиночестве инструменту. Кажется, его чуткие пальцы узнавали ее куда быстрее, чем он сам, скованный предрассудками, посторонними мыслями и остальными проявлениями своего омерзительного характера.
- Ой, да я вообще не удивлен, что дерьмовая обувка нынче ценится дороже, чем живые воплощения человеческих идеалов, - не преминул похвалить самого себя Гермес, благоразумно опустив тот факт, что под руку с пресловутыми идеалами идут и человеческие пороки, по крайней мере, в греческой парадигме мироздания точно. Милостиво разрешив Фортуне все же таки самой распорядиться перемещением своего бренного тела в пространстве улицы (это пока), он довел ее до скамейки, изуродованной современной наскальной живописью каменных джунглей.
- Есть масса вещей, которые лучше чем секс. Убийство, например. А забавно даже не то, что природа твоих возможностей не подразумевает полноценного контроля над ними, а то, что ты за несколько тысячелетий так и не научилась обеспечивать себя комфортным существованием среди смертных. Вот, например, Афродита... - из его уст это имя почему-то всегда звучало как-то... Особенно. Оно будто расцвечено целым вихрем самых разнородных эмоций, воспоминаний: была там и злая горечь, и обида, и сожаление, и стыд, и восхищение, и нежность. Наверное, так говорят о призе, который остался недосягаемым из-за каких-то сотых долей секунды.
- Она, кажется, даже в дерюге будет выглядеть по-королевски. И Аполлон тоже таков. Аид безупречен в своей строгости. Кто там еще? Пожалуй, все, кого я помню. А ты вот даже с глупой обувью справиться не можешь.- Гермий отчего-то грустно вздохнул и присел на скамейку рядом и заправил за ее ухо выбившуюся мокрую прядь.
- И в этом мы похожи. Даже слишком похожи, - он отвлекся, чтобы вытереть залитые брови и ресницы, а в следующую секунду уже приметил стремительно приближающегося знакомого Арлетт и, по всей видимости, намеревавшегося опуститься до публичного выяснения отношений.  Бог присвистнул и выразительно, чуть гротескно покосился на свою спутницу.
- Не лучшая перспектива для подъема карьеры, правда? Я бы даже сказал, ты в полной жопе, - он помолчал с пару секунд, успев за это время нащупать нечто в кармане.
- Разве что, ты сейчас, наконец, избавишься от моей невыносимой компании и, рассыпавшись в извинениях вперемешку с жалостливыми оправданиями, уедешь с ним. А там уже несложно догадаться, что придется делать дальше. Может быть, не сразу, но через какое-то время точно. И я даже рад, что ты столкнулась с этим уже сейчас, пока я рядом, -
А ведь он действительно спешил со всех ног, прячась от вездесущего дождя под пунцовым зонтиком, неся в руках милое бежевое пальто, то самое, что спешащая убежать как можно дальше Фортуна оставила в кафе.
- Фройляйн Маккин! Фройляйн Маккин! – окликнул он журналистку, нарочито игнорируя её спутника ровно до тех пор, пока не настиг их под крышей автобусной остановки.
- Фух, ну и загнали вы меня со своим… спутником, - наконец посмотрел на мужчину.
Это был неприятный, полный презрения взгляд, в полной мере отражавший всю уязвленную гордость. Своей самоуверенностью он вполне мог потягаться с Меркурием, а упорством едва ли не превосходил его.
- Вы забыли своё пальто, хозяйка едва не кинулась за вами следом, но я уверил её, что доставлю его вам в целости и сохранности. Кажется, вы очень спешили, - каждое его слово едва не плавилось от обилия вбрасываемого в них яда.
Он смерил незнакомца оценивающим взглядом. Нет, его не волновало, что эта презренная бумагомарательница обладала отвратным вкусом в мужчинах, его задевало, что она променяла эту обезьяну не только на ужин с ним, но и на написание статьи о ЕГО работе. Вот этого простить сучке он не мог, правда сам ещё плохо представлял себе, как она должна за это поплатиться. Мысль просто позвонить её нанимателям так и не посетила его голову, испугавшись царящего там творческого беспорядка.
- Спасибо за услугу. Фроляйн очень вам признательна. - перебил его на полуфразе Гермес. Где-то между строк его ответа сквозило очень отчетливое "Ничто вас более не задерживает."
Оппонент резко передернул плечами, наморщил нос, словно учуял нечто неприятное.
- А вы, простите, кто и кем приходитесь фройляйн Маккин? – со спокойным презрением ответил он незнакомцу.
Вестник даже не пошевелился, оставаясь во все той же расслабленной позе.
Фортуна невольно отодвинулась чуть подальше от модельера, словно пытаясь спрятаться за Гермеса от его пронзительного и крайне неприятного взгляда.
- Занятные вопросы у вас, герр Блазиус. Все немцы так делают? Надо полагать, это отголоски привычек предков, питающих слабость к шинелям, авторства приснопамятного Хуго Фердинанда? - 
- У нас, немцев, принято выполнять свою работу в срок, а не откладывать её на потом ради развлечений. Вы её работодатель? Быть может, вы консультируете её по вопросам написания статьи? – модельер распалялся с каждым словом.
- Возможно. И это весьма вероятно. А еще я тот, кто не бегает за ней, как прикормленная псина. Проблемы с уровнем известности, герр Блазиус? Цепляетесь за недавних студенток из вшивого глянца, в страхе совсем исчезнуть со страниц журналов? Не переживайте, в вашем распоряжении всегда остаются желтые страницы.- Его зрачки вдруг блеснули в темноте остановочного павильона золотом. Лицо модельера пошло пятнами, нижняя губа гневно затряслась. Художника и правда каждый мог обидеть…
- Да как вы… да я вас… я никому не позволю так с собой разговаривать, слышите? Никому! – яркий зонтик подрагивал в его руках, готовый превратиться в оружие праведной кары. По крайней мере, так все это представлялось в голове не слишком уравновешенного немца.
Фортуна коснулась руки Гермеса, призывая того не распаляться. Он бросил на нее укоризненный взгляд, намекая, что не стоит делать столь поспешные выводы о его самообладании, особенно в случае конфронтации со смертными.
- Попытайтесь не позволить, герр Блазиус, сделайте это, наконец. Или убирайтесь. Вы, грязь из-под ногтей.- бог расплылся в саркастичной улыбке
Фортуна красноречиво закатила глаза, кивнув на смертного, которого уже трясло от ярости. Она явно волновалась не за душевное равновесие своего спутника. Редкие прохожие и те немногие, кто просто ждал здесь автобус, украдкой бросали на все это действо заинтересованные взгляды.
Наконец модельер не выдержал, воинственно взвизгнул и попытался ударить нахала зонтом, совсем забыв, что их разделяла хрупкая фигурка босоногой девушки в клетчатом плаще. Едва заметным на периферии взгляда движением руки Вестник увел этот нелепый выпад в сторону и легчайшим ударом у острия зонта направил его рукоять ровно под челюсть буяна. Кто-то, вероятно, навсегда лишился кончика языка, опадая на мокрый асфальт. Его рот наполнился кровью, он  в панике его рукой, бешено озираясь по сторонам. Ему была нужна скорая, он умирал, мир лишался великого гения! Как ни в чем не бывало, Гермес поднялся со своего места, рассеянно пошарил по карманам в поисках телефонов, с одного набрал 911, любезно вручив исторгающую гудки трубку корчащемуся мужчине, с другого же отправил заказ, по всей видимости, на такси.
- Так мы к тебе или ко мне? - спросил бог, будто прервал свой разговор именно на этом. Из-за переулка неожиданно скоро вырулила машина с шашечками и притормозила чуть поодаль от остановки.

Don't wake me from the dream
It's really everything it seemed
I'm so free
No black and white in the blue ©

Трисмегист сдержанно, но со вкусом изобразил в камеры направленных на него и Фортуну смартфонов пальцами интернациональный знак победы, завершив свое блистательное выступление обаятельнейшей (пусть и слегка кривоватой) из улыбок. Ни дать ни взять, баллотирующийся в президенты депутатишко. У него была слабость к эффектному завершению фарсов.
- Значит, сегодня ко мне, - сделал вывод Гермес, помогая своей спутнице забраться в машину.
- Когда твой самолет? - деловито спросил бог, устраиваясь на заднем сидении рядом с продрогшей девушкой. Он легонько взял ее за тоненькое запястье, машинально посчитал пульс и недовольно фыркнул:
- Давай подведем итоги. По завершении сегодняшнего вечера у тебя теперь, очевидно, нет работы, нет обуви, нет одежды (впрочем, это уже временно) и, что главное, нет сил на что-либо, включая удовлетворительное функционирование иммунитета. На самом деле, по большому счету, это пустяки, - рассеянно отметил парень, весьма целомудренно приобнимая молодую богиню за узкие плечи, дабы чуть облегчить озноб. Он не вполне понимал, вызван он эмоциональным пресыщением или банальным холодом, но это вряд ли сейчас имело какое-либо принципиальное значение. Главным было в эту минуту то, что его излюбленный образ редкостного мудилы просто таки трещал по швам. Потому что окружать эту маленькую леди заботой и вниманием оказалось едва ли не приятнее, чем выводить из себя. Гермес любил порассуждать о том, что последним и неизбывным порок человечества на его пути к совершенству останется сентиментальность. Не чувственность, не наличие эмоционального и нравственного отклика, а элементарная неспособность отказаться от того, что хранит в себе лучшие воспоминания жизни, раз за разом отказываясь от пути вперед в пользу комфортной стагнации. "Сантименты" с невероятным выражением презрения и брезгливости бывало коротко бросал он в качестве комментария, будто перчатку в лицо. А теперь сам, отчаянно, но безрезультатно цепляясь узловатыми пальцами за спасительные берега, погружался в теплую бездну давно отринутых чувств, которые дарила ему эта женщина одним своим присутствием рядом. В любом случае, долго бороться с собой ему не дала весьма непродолжительная дорога до места его временного проживания.  Быстро расплатившись за двоих, Меркурий отпустил таксиста, проводил свою гостью к двери и зазвенел чужими ключами. Пробравшись в свой нестабильный элизиум, бог неловко нащупал выключатель и маленькую запущенную, но вполне по-европейски уютную студию залил теплый электрический свет. Тут Вестник смог отвлечься от томящих его размышлений, автоматически выполняя программу гостеприимного хозяина (пусть на деле все было не совсем так).
- Хозяева уехали в отпуск, так что я пока тут один, - отчего-то неловко бурчал себе под нос Гермий, копаясь в чужих шкафах в поисках необходимых атрибутов для приведения себя в порядок. Ему вдруг пришло на ум, что специфика отношения к нему Тихе (точнее, какой-то определенной стороны ее личности) вообще располагает к тому, чтобы он вел себя как малолетняя неформалка, оставшаяся ночевать на своей первой вписке. Досадливо отогнав эту, без всякого сомнения, идиотскую мысль, мужчина набрал кипу чистой одежды, которая могла бы подойти его гостье, увенчал ее полотенцем, вручил Фортуне и молча отправил ее отогреваться в душ. Быстро закончив с остальными бытовыми мелочами, вроде уборки и чая, Гермес пошатался туда-сюда, томимый чем-то не очень понятным даже ему самому, после чего подпер стену ванной комнаты, дождался, пока поток воды утихнет и спросил, будто невзначай:
- Слушай, если бы я тебя нанял, ты бы осталась здесь? - У него не возникло  и мысли о том, что он не поинтересовался, что же она таки умеет и чем сможет быть ему полезно. Словом, несчастный, кажется, был совсем плох. Он помедлил и продолжил, как ни в чем не бывало:
-Так как, я могу идти сдавать твои билеты?- Видимо, то, что предложение остаться просто так будет для нее почти оскорбительным, Меркурию было очевидно, однако факт, что прикрытие его мотивов было весьма безыскусным, остался без внимания. Видел бы он себя сейчас со стороны. А он и видел. И готов был от стыда и возмущения рассыпаться на миллиарды строчек хитроумного кода. Но увы, победа в этой битве Долия и Промаха осталась за последним.

My plug-in baby
Crucifies my enemies
When I'm tired of giving
My plug-in baby
In unbroken virgin realities
Is tired of living ©

Он попятился, не ожидая столь острой реакции и выставил перед собой руки.
- Я только спросил. Вопреки своим привычкам, я не собираюсь на тебя давить. Серьезно. Если тебе интересно, если ты всерьез рассмотришь эту возможность, то обещаю, я отвечу на все твои вопросы. Но знай, я никому и никогда подобного не предлагал, я просто знаю, что ты не станешь для меня досадной помехой, - заверил Фортуну Гермес и тут же, буквально со следующей же фразы начал давить. Неравнодушие раз за разом играло с ним и его гостьей злую шутку.
- Но просто подумай, действительно ли ты хочешь вернуться туда, к своей прописке в Ирландии, к друзьям, к сомнительным перспективам работы. Действительно ли ты хочешь теперь? Я ведь неслучайно говорил, что это пустяки. Просто потому что я знаю, чего стоит эта шелуха. Я... Я готов признать себя неправым, если претендую на что-то, что действительно стало твоим призванием. И все такое, - выдал божественный покровитель ораторов и повелитель красноречия.
Фортуна замолчала, уставившись на мужчину с неповторимым сочетанием недоверия и надежды, которое можно увидеть у бездомного котенка под проливным дождем. Он давил на неё, давил самым наглым, неприкрытым даже тонкой вуалью приличия образом, задавая именно те вопросы, ответы на которые её пугали и заставляли нервничать. И самое обидное, что он был прав.
Богиня помедлила, нервно кусая губу и теребя плохо расчесанную прядь мокрых волос. Гермес ударил по самому больному, он был готов признать себя неправым. Одно это убивало на корню весь гнев и недовольство, провоцируя веру в лучшее шевелиться где-то на дне бессмертной души.
- Гермес, ты сволочь, бессовестная сволочь и манипулятор. Закажи пиццу и мы все это обсудим, - наконец взяла себя в руки богиня удачи.
Пришла пора довериться судьбе и положиться на Фортуну, то есть, на свой сознательный выбор остаться в кафе и прибыть в его квартиру. Следующие двадцать минут они провели в тягостном молчании. Меркурий дождался курьера, деликатно выждал, когда его собеседница утолит первый голод, а затем без лишних слов перестал скрывать свой требовательный, возможно, излишне требовательный взгляд.
Будь у Фортуны во рту еда, она бы непременно подавилась от столь пристального внимания к её теперь уже сытой персоне.
- У меня что, оливка на щеке? – неуверенно спросила она, на всякий случай подавшись назад от бога торговли. Кажется, она уже когда-то видела подобные глаза… в каком-то фильме ужасов.
- Нет, я просто рассчитывал на... По меньшей мере, вопросы. У меня бы, вот, накопилась бы просто лавина вопросов, - он продолжал разить своей изящной словесностью наповал.
- Задавать тебе вопросы можно только в одном случае: когда ты связан, а в руках у вопрошающего паяльник, - тут же ответила Арлетт, немного успокоившись.
Она уселась поудобнее, скрестила ноги и уперлась руками в тонкие лодыжки. Так было удобнее играть в гляделки.
- Ты же сам обещал все рассказать, ну так начинай, бог красноречия. Лей свой лапшичный бульон в мои уши, - она улыбнулась, сунув в рот деревянную зубочистку.
- Мне нужно с чего-то начать. Обозначь начало.
Фортуна задумчиво почесала кончик носа.
- Чем ты занимаешься?
- Тем же, чем и всегда. Взламываю, ворую, подкидываю идейки за деньги.
- Ты сегодня воплощаешь красноречие, как я погляжу, - она склонила голову набок, переместив зубочистку в другой уголок рта. – Ты как-то связан с олимпийцами?
- Я с ними всегда связан. Но не поддерживал я эту связь, по меньшей мере, несколько десятков лет.
Тихея ощутимо вздрогнула, неуютно передернула худыми плечами.
- И чего так? Ты же их Вестник…
Их. Фортуна уже давно не считала себя одной из «них».
- Я им не нужен, они мне не нужны. Все просто. Мы остались друзьями, если ты правильно понимаешь о чем я, - судя по ему отрешенному виду, он не испытывал по этому поводу ровно ничего.
- С такими друзьями и врагов не надо, - угрюмо пробурчала девушка, глядя куда угодно, но не на своего собеседника. Хотела бы она столь же спокойно вспоминать своё прошлое.
- Зачем тебе я? – главный вопрос, наконец, прозвучал. Его губы дрогнули, видимо, сдерживая напрашивающийся на язык ответ, но бог быстро справился с собой.
- Потому что так правильно. Я не уверен, что могу это корректнее объяснить, я просто это знаю.
- Не ври мне, Гермес, это всегда заканчивается плохо, - Фортуна нахмурилась, явно неудовлетворенная ответом.
- Воры часто ищут моей благосклонности перед большим делом, - она сделала красноречивую паузу, - я не люблю, когда меня используют.
- Об этом не может быть и речи. Я имею возможность не рассчитывать на твою благосклонность.
- Значит, это все, - она обвела рукой комнату, - только твоя прихоть и сиюминутное желание? И мне предстоит на тебя работать в таких условиях? Кстати, как же я могу тебе пригодиться, мой дорогой Вестник? – криво усмехнулась, впившись зубами в дерево зубочистки, едва не перекусывая её пополам.
- Именно так. И ничего более. И снова верно. Я не знаю, возможно, ты сама решишь, чем можешь быть мне полезна.
Богиня судьбы посмотрела на него, как на психа. Гермес… изменился, да что там, она его не узнавала совсем! В кои-то веки хитрец давал иллюзию выбора своей жертве. Быть может, это новая стратегия подчинения? Сменить клетку на длинный поводок? Девушка заерзала на стуле, явно ощущая себя не в своей тарелке.
- Ты знаешь все, на что я способна, - она лгала, но Фортуна всегда славилась своей обманчивостью. Наконец, это пошло ей на пользу.
- Тебе виднее, чем я могу быть тебе полезна, Гермес.
- Я не берусь предполагать, - он обезоруживающе улыбнулся. - а у тебя будет еще много времени, чтобы поразмыслить над этим.
Ещё немного, и у неё начнет нервно подергиваться щека. Что он имел ввиду под «много времени, чтобы поразмыслить»?
- Я что, под арестом?
- Ну, что за вздор? Или свобода тяготит тебя сильнее клетки условностей? Предпочитаешь видеть небо и звезды исключительно, отраженными ночью в поверхности пруда?
- Зеркала, - на автомате поправила Фортуна.
- Давай-ка поглядим… Ты нашел меня в сети – это раз, - Маккин начала загибать пальцы. – Ты от меня своих шакалов - это два. Ты назначил мне встречу при невероятных условиях, словно проверял, не потеряла ли я хватку – это три. Работы ты меня, пусть и не прямо, но лишил – это четыре. Ты предложил мне работу, хотя сам не знаешь, какой бы работой меня занять – это пять. Нет, Гермес, меня совершенно ничего не тревожит! Либо ты прямо здесь и сейчас начнешь говорить о своих мотивах, либо я попытаюсь убить тебя этой коробкой из-под пиццы. И посмотрим, будет сегодня удача на твоей стороне или нет.
Арлетт угрожающе ухватилась за край пресловутой картонки.
- Пожалуйста, начинай, - бог развел руки в стороны, оставаясь беззащитным. Бессмертная долго сверлила его гневным взглядом, сжимая своё импровизированное оружие все сильнее и сильнее с каждой секундой.
- Вот за это, именно за это я тебя и не люблю, - тихо пробурчала Леди, сменяя гнев на некое подобие милости. – Потому, что я слишком люблю тебя, чтобы показать свою спину.
- Ложись спать. Достаточно на сегодня.
- Да-да-да, как скажешь, босс, - обилие яда в этой короткой фразе зашкаливало. Фортуна знала, что этой ночью уснуть не сможет.
- Я там перестелил. Могу побыть рядом, если хочешь
- Гермес, оказаться с тобой в районе постели – это к сексу, если мне античная память не изменяет.
- Информация устарела. Тем более, что двоим там точно места не хватит, я и один-то с трудом помещаюсь, - ворчливо ответил ей Меркурий, бросив быстрый взгляд на часы и, очевидно, что-то про себя прикидывая. Богиня поднялась со своего места. Ноги немного затекли, но это скоро прошло.
- Не засиживайся, гик, круги под глазами не идут тебе, - бросила она, уже разворачиваясь и следуя в спальню. – Доброй ночи.
- И тебе, мωρή μου. Хорошая ночь.

Вообще, на эту ночь у Гермеса действительно были планы. Он притушил свет (Старая дурная привычка - пялиться в монитор в полумраке, смертным обычно здорово и довольно быстро портит зрение. К счастью, божеству это не грозило), налил себе кипятка, забросив попутно в кружку пакетик с чем-то омерзительно ароматизированным и подкрашенным в диковатый розово-чернильный цвет (вероятно, он символизировал виноград или смородину). Когда он работал, ему было чудовищно наплевать, что пить, можно сказать, что настоящая сосредоточенность с мудростью истинного рационализатора перенаправляла все ресурсы от бесполезных в трудах функций туда, где они больше всего понадобятся. Таким образом, за свою длинную и насыщенную жизнь Вестник по ошибке выпил немало литров каких-либо посторонних помоев, которые случайно попали под руку вместо искомого сосуда с жидкостью, пригодной для питья. Одним из самых запоминающихся эпизодов такого типа был, кажется, году в 1519, когда бедняга Филипп фон Гогенхайм, больше известный в народе, как Парацельс, едва не подавился насмерть собственным языком при виде того, как его не в меру смышленый и увлеченный наукой секретарь деловито отхлебнул из мензурки с жидкостью для вытравливания чернил, состоящей из семидесяти процентной уксусной кислоты и марганцовокислого калия, только лишь поморщился, озадаченно потер переносицу и продолжил работу с конспектами. Ирония состояла в том, что бурда, по недоразумению названная чаем, что плескалась сейчас в кружке Гермеса, по цвету и насыщенности была точь-в-точь, как приснопамятный растворитель. Бог даже осторожно попробовал его на язык, готовый поверить в этот вечер в любую шутку реальности, какой бы скверной она ни была.
Меркурий открыл каскад окон, которые пригодятся ему в его деятельности, с хрустом размял пальцы и... Замер, сраженный странным ступором неясной природы. Он пытался сфокусироваться то на одной, то на другой задаче, но все было тщетно. Он раз за разом переключал вкладки, с упорством параноика обновлял страничку почты, перечитывал пестрящие новыми сообщениями чаты невидящим взглядом, неспособный найти связь между парой предложений. Он хорошо знал, откуда растут корни этой убогой беспомощности, знал, что они тянутся от его кресла черные уродливые узловатые, густым ковром покрывают пол и уходят за дверь спальни. Да, пожалуй, если подобное будет происходить каждый раз, когда она рядом, то все действительно очень скверно. У него не хватало сил даже на то, чтобы разозлиться. На нее. На себя. На кого-угодно. Он мог только укачивать в самом себе омерзительный, тошный, иссушающий росток неопределенности. Он еще не знал, что из этого семени в течении целых 7 месяцев будет расти и крепнуть темная лоза.
Он просидел в этой томительной маяте до утра, потом ненадолго забылся душной беспокойной дремой, которая не приносит бодрости, но лишь сильнее выматывает.
За два часа  до вылета он разбудил ее, помог собраться. Кажется, по дороге в аэропорт они заехали в ее отель, чтобы забрать остаток вещей простой внештатной журналистки Арлетт Маккин. Все прошло довольно быстро, но растягивать прощание смысла не было. Он знал, что если бы она действительно хотела, она бы вообще не проверяла бы сейчас билеты и комплект документов, охотно приняв его вечернее предложение и бросив все прошлое легко, как картонный стаканчик с остатками дрянного кофе. Он знал, он был уверен, что она уже не раз так делала. Не раз, в прошлом, но не теперь. Теперь ему оставалось лишь расписаться в собственном бессилии и надеяться на ее милость, на то, что ее большой палец не опустится вниз. Он проиграл.
Около стоек паспортного контроля он неловко, обхватив ее лицо ладонями, приблизился и на несколько секунд прижался лбом к ее лбу. После чего со странной серьезностью заглянул ей в глаза, коротким поцелуем почти ледяных губ клюнул в висок и стремительно, не оборачиваясь, пошел прочь. Он брел слегка ссутулившись и спрятав руки в карманы, брел и чувствовал, как взошедшая той ночью поросль ломала его ребра и пробивалась сквозь грудину.